Однако беспечная жизнь в Тифлисе очень скоро закончилась — в начале 1830 года 33-летнего писателя переводят в Дербент рядовым 1-й роты Грузинского 10-линейного батальона, несшего службу в крепости Нарын-Кала. «Меня ни за что ни про что из храброго 41-го полка перевели в линейный батальон… Я был вдруг схвачен с постели больной и в один час выпровожен верхом, зимой, без денег и теплой одежды, ибо все мои пожитки остались в штабе полка». «Кавказская Сибирь» После шумного Тифлиса Бестужев очутился в захолустье, в скучной обстановке гарнизонной службы. «Кавказская Сибирь», как тогда называли Дербент, была местом ссылки штрафных солдат и провинившихся офицеров. Совершенно искренне всем сердцем не любил этот город и Бестужев: «Теперь я живу, то есть дышу в Дербенте, городе с историческим именем и с грязными улицами… Ни один минарет, ни одна высокая мечеть или какое величавое здание не красит города: он погребен между двух дряхлых стен». «Это замыслили полубоги» Несмотря на неприязнь к городу, именно Бестужев-Марлинский составил описание Кавказской стены — первое после описания, сделанного Дмитрием Кантемиром во время персидского похода императора Петра Великого. Вместе с комендантом дербентской крепости майором Федором Шнитниковым Бестужев совершил небольшую экскурсию для осмотра начинающейся от Дербента стены. «Как бы то ни было, этот образчик огромной силы древних властей существовал и теперь давит нас и мыслию и исполнением. Подумаешь, это замыслили полубоги, а построили великаны». Осада Дербента Летом 1831 года Дербент был осажден отрядами первого имама Дагестана грозного Кази-Муллы. «Мне впервые удалось быть в осажденном городе, — писал Бестужев, — и потому я с большим любопытством обегал стены. Картина ночи была великолепна. Огни вражеских биваков, разложенные за холмами, обрисовывали зубчатые гребни их то черными, то багровыми чертами. Вдали и вблизи ярко пылали солдатские избушки, сараи, запасные дрова. Видно было, как зажигатели перебегали, махая головнями. Стрельба не уставала, ибо лезгины подползали к самым стенам, то желая отрезать воду, то зажечь ворота, подбрасывая под них хворост. Самый город чернелся, глубоко потопленный в тени, за древними стенами; но зато крепость, озаренная пожаром, высоко и грозно вздымала белое чело свое. Казалось, по временам она вспыхивала румянцем гнева; медные уста гремели, и эхо гор с ропотом вторило глаголу смерти, между тем как зловещий свист ядра порывался сквозь мрачный воздух. Дикий хор бодрствующих дербентцев: „Хабардар, оий хабардар!“ („Остерегайся!“) и, будто в ответ ему, вечная песня последователей Кази-Муллы: „Ля нилля, гилль алла!“ раздавались часто».